читать дальше21.
Было ощущение того, что он дома. Так же поскрипывали ступени лестницы, ветер бился в стекла, проверяя, выдержат ли они порыв. Те же неуловимые запахи дерева, пыли и земли. Да, запах земли – низкий, темный, чуть с кислинкой, которого не учуешь на высоте пятидесятого этажа жилого дома, или на борту звездолета.
Кирк открыл глаза и иллюзия развеялась.
Он был не дома. Об этом кричало все – начиная от довольно таки жесткой кровати, где он лежал. Деревянные брусья, из которых сложен дом – не закрыты функциональными стеновыми панелями, грубые доски пола, с маленьким прикроватным ковриком на полу, одежда висит на крючках вдоль стен, увесистый сундук в углу, на столе подсвечник с оплывшей свечой.
Голова была ясной, чувствовал он себя вполне прилично, Джим сел, спустил ноги с кровати. Но прежде чем вставать, нужно было понять, что все же случилось. Он вспомнил, что ввел кордразин сам себе, нечаянно, конечно, что корабль попал во временные искривления. Логический вывод отсюда был один – он каким-то невообразимым способом провалился в это самое искривление, оказавшись в 1830 году. Это он четко помнил – Эдит сказала ему год, до того, как ему снова стало хуже.
Он один или весь корабль?
Что с остальными? Может быть, сейчас здесь четыреста тридцать пять перепуганных мужчин и женщин бьются в тисках временного парадокса, не в силах вернуться обратно? Как их найти? И можно ли? Где они? Или все-таки это коснулось его одного? То, что было после того, как он взял в руки заряженный кордразином гипошприц Кирк не помнил. Кто ударил его ножом?
Рука коснулась повязки на боку. Попутно он обнаружил, что одежды на нем нет, не считая плавок и на запястье еще одна повязка.
Кирк оттянул полотно, поглядеть, что с рукой. Небольшой порез всего-навсего. Этого он тоже не помнил. Ничего не болело, и вполне можно было встать, тем более, что давно возникло определенное желание, справить которое можно только…
Он откинул одеяло.
В этот момент дверь в комнату открылась, и на пороге появился мальчик. «Джес», – вспомнил Кирк. В одной руке у мальца был стакан, а в другой грязное помойное ведро.
Мальчик протянул Джиму стакан – там оказался лимонный напиток, он пришелся очень кстати, Кирк втянул его в себя одним глотком.
Вытер губы, а мальчик поставил ведро рядом с кроватью и показал на него пальцем.
– Что? А… нет, не надо, – сказал Джим. – Я вполне могу сходить в туалет сам. Где моя одежда?
Джес попятился от него к двери и ничего не ответил.
– Не бойся, – сказал Джим, но мальчик выскочил из комнаты.
Кирк встал. Прислушался к самочувствию. Чтобы там не говорил МакКой, но он же не идиот, чтобы игнорировать болезненное состояние. Но было вполне так ничего. Кросс на десять километров ему не осилить, но держаться на ногах он мог сносно. Голова не кружилось, руки перестали трястись, да все супер! Нет, ну надо же 1830 год! Ошизеть! Вот это приключение!
Он подошел к окну, глянуть на улицу.
Окно выходило на задний двор дома.
Там стоял фургон, отдельно от него переминалась с ноги на ногу привязанная лошадь. Хвост ее лениво хлестал по бокам, отгоняя мошкару.
У навеса Джим увидел скамью, гору полений и еще не расколотых кругляшей. Эдит брала из большой кучи полено, ставила его на кругляш и ловко разбивала на более мелкие чурочки. Джес подбежал к матери, потянул ее за подол.
Джим видел, что она что-то говорит ему, задает вопросы, пытаясь разговорить, но мальчик упрямо мотал головой и тянул ее в дом.
«Сколько же ей было лет, когда она его родила? – подумал Джим. Семнадцать? Шестнадцать? Ничего себе…».
Джим услышал шаги Эдит, обернулся и с некоторым запозданием смутился, неправильно было стоять тут полуголым.
– Ты встал? Как себя чувствуешь?
– Я в порядке. Слушай, а где моя одежда?
– Сейчас принесу.
Она вышла на пару минут, а Джес остался рассматривать гостя любопытными глазами.
– Вот, надень пока это, – она протянула ему штаны и белую рубашку с длинными рукавами. И то и другое размера на два больше, чем хотелось бы. – Остальное я еще стираю.
– Ага, спасибо, – сказал Джим.
С рубашкой все было ясно, вот вырез, вот рукава, если их подогнуть – нормальная одежда, а вот молнии на штанах не было, лишь какие-то завязки и пуговица, и чтобы все это не свалилось вниз, нужно использовать подтяжки.
– Сапоги у порога, и, Джес, покажи гостю, где отхожее место, – сказала Эдит. – Если ты можешь ходить. Ты точно в порядке?
– Да, да все нормально… Я очень благодарен тебе, что не бросила меня там, у реки.
Девушка удивленно взглянула на него.
– Серьезно, – повторил Джим. – Большое спасибо, Эдит Келлер.
– Мы не знали, что с тобой делать, – сказала Эдит. – Мой брат, он не врач, хотя служил помощником хирурга на «Олимпии», пока плыл сюда, так вот, ни он, ни я не знали… Когда я приехала, тебе было совсем плохо, сильный жар и судороги… он отворил тебе кровь, и потом вроде стало лучше… Он всегда говорит, что хорошее кровопускание еще никому не повредило.
– Э… спасибо, – еще раз сказал Джим. Вот значит, что за повязка у него на руке и откуда слабость.
Носки обнаружились в сапогах, и Джим их чуть не расцеловал, приятно было получить кусочек привычного быта в свое распоряжение, да и удобная обувь – вещь крайне важная.
Джес крутился рядом, но все так же молча.
Место действительно было отхожим, где-то за дровяным сараем стояла будка, внутри которой обнаружилась яма, прикрытая доской.
Когда они вернулись, Джим с удовольствием умыл лицо и руки в примеченной бочке с дождевой водой. Он брызнул водой в лицо мальчику, тот фыркнул и спрятал личико в ладонях.
– Приятель, так я смотрю, ты натуральный симулянт, а? – спросил Джим, приседая около Джеса. – Почему ты не хочешь говорить? Но ты умеешь писать? А? Умеешь? Нет, не верю, ты еще маленький, чтобы уметь.. Не маленький? Ишь ты как головой мотаешь… Ну ладно, покажи тогда мне свои тетрадки или где ты там пишешь… Может быть ты и рисовать умеешь?
Мальчик схватил Джима за руку и потащил в дом. Когда они вошли, Джим сделал Эдит знак не мешать и проследовал за своим маленьким проводником на второй этаж.
– Это твоя комната? Ух ты, а это чья лошадь? Твоя? А настоящая у тебя есть? Ну, показывай, что тут у тебя?
В комнате места было немного. Треть занимала кровать, у окна стол и стул, на столе стопка белой бумаги, какие-то папки с бумагами, чернильница, несколько книг; в углу игрушки: лошадиная голова на палочке, несколько деревянных чурочек скрепленных друг с другом. Джим поднял с пола самодельную игрушку. Ага, это был паровоз: на стенах нарисованы оконца, со шторками и силуэты дам и господ. Сцеплены вагоны были с помощью мелких гвоздочков и проволоки.
Джес молча сунул ему в руки тетрадь.
Джим открыл клеенчатую обложку.
Обычная пропись, буквы, слоги, слова, цифры.
М, Ме, Мери, овечка. У Мери есть овечка…
Ничего нового, для того чтобы обучить человеческого ребенка грамоте за 400 лет не изобрели.
– Ага, – сказал Джим, долистав тетрадь до конца, там предложения состояли уже из четырех - пяти слов и приключения Мери с овечкой излагались более связно. Оказывается у овечки был голубой бантик, а в соседнем лесу жил злой волк.
– Значит, ты умеешь писать. Это хорошо.
Он посадил мальчика себе на колени.
Джес не сопротивлялся, напротив, прильнул доверчиво, и даже вздохнул как-то счастливо, когда Джим погладил его по голове.
– Слушай меня внимательно. Это очень важно, – сказал капитан «Энтерпрайза». – Ты же понимаешь, что такое важно?
Джес кивнул.
– Мы должны узнать, что с тобой случилось. Если это было что-то страшноее…
Джес спрятал лицо у него на груди. Джим услышал как часто стучит сердечко малыша, но продолжил; он помнил, как его заставляли говорить о том, что случилось, как он упирался и как потом, ужас, облеченный в слова, стал меньше, съежился до приемлемого размера, не исчез, такое не забывается, но, по крайней мере с этим можно было жить дальше.
– Да, я знаю, знаю, это было страшно, отвратительно, да? Но мы должны точно знать, что случилось, что ты видел и кто там был… Понимаешь меня? Если ты не хочешь говорить, ты можешь написать… можешь? Ну я знаю, что ты можешь… Ты же смелый парень, это сразу видно… Сможешь написать? Или нарисовать?
Мальчик кивнул. Он слез с колен Джима, забрался с ногами на стул, взял лист бумаги и потянулся к чернильнице, что стояла на столе.
Обмакнул перо и обернулся к Джиму.
– Отлично! – подбодрил его капитан. – Давай, пиши: «Мы ехали в фургоне…»
Мальчик склонился над бумагой.
Джим перевел дух и увидел, что в дверях стоит Эдит и смотрит на него повлажневшими глазами.
Джим улыбнулся, прижал палец к губам. Вреда от такой терапии не будет…
Девушка кивнула и отошла от двери на цыпочках.
Она никогда не видела, чтобы кто-то проявил столько интереса и сочувствия к чужому ребенку, это было необычно, волнующе и даже пугающе. Эдит вновь вспомнила образ яркой тропической птицы залетевшей в чужой зимний сад… И ведь он прав, этот Джим, откуда бы он ни был, как она сама не подумала о том же? Ведь она-то знает, что если изложить все свои мысли и тревоги на бумаге – они уходят, меняют свой накал… Сколько же она написала тогда, в год, когда погиб Кларенс. Тогда она и пристрастилась к письму, и это были уже не дневниковые заметки девочки, украшенные виньетками, бантиками и котятами, это были записи о жизни, любви, встречах и расставаниях…
Из комнаты раздался горький плач…
– Мама! Мамочка!!!
Джим вышел к ней, держа Джеса на руках, тот перебрался на руки к матери и начал торопливо говорить прямо в ухо.
– Деда, деда сказал, чтобы я молчал! Понимаешь? Молчал, ни звука сказал, не пика, стукнул в лоб и пихал туда в яму, а потом… потом индейцы! – он задохнулся от рева, но продолжил: – Один был с черными полосами и он топором ударил дедушку, прямо в лоб, и миссис О`Коннер так кричала, когда Сюзи тащили от нее, они тянули Сюзи в разные стороны, а та кричала, а я молчал, ведь деда сказал молчать, а потом они оторвали волосы у всех, и у деды тоже, и ускакали, и Сюзи и близнецов забрали с собой, положили поперек седел. Сюзи так кричала, они ей руку сломали… все горело, и дым был, но я молчал… деда так сказал…
Эдит спустилась с Джесом вниз, шепча ему что-то успокаивающее…
Джим взглянул на белый лист бумаги… там и было то только то, что он сказал мальчику: «Мы ехали в фургоне…»
Достаточно было легко толчка… чтобы открыть шлюз.
Он спустился за Эдит вниз. Гостиная была пуста. Джим с интересом еще разок осмотрелся. Брусовой дом, внизу большая комната, в которую выходят две других, одну из которых он и занимал. Печка, длинный стол в центре, возле несколько стульев. В углу буфет с посудой, несколько сундуков у входной двери. На стенах прибиты полки, развешана одежда, конская упряжь, какие-то веревки, ремни, не виданные никогда ранее Джимом инструменты, назначение которых он понимал смутно…
Он сел на стул около стола.
Провел рукой по лбу. В этот момент он не чувствовал себя полностью здороввым.
Эдит вышла из смежной комнаты.
– Я дала ему немного виски, – сказала она. – Чтобы заснул. Джим, то, что ты сделал… у меня нет слов, чтобы выразить благодарность, я даже не знаю, как тебе это удалось, ты как будто знал, что делать, словно читал мысли… Как тебе такое в голову пришло?
– Ну… – Джим развел руками, – я… сам в детстве пережил один неприятный случай, и со мной работали примерно также – заставляли говорить, выложить все, что гложет… ну я подумал, может быть и тут сработает.
– Это сработало великолепно!
– Да ничего такого… Это же психотравма, они бывают хуже обычных, но тоже можно вылечить. Пусть говорит про это, рисует, играет… чтобы стало нестрашным, он забудет через несколько месяцев, выплеснет и забудет… Значит у тебя погиб отец?
– Да, ты уже слышал…
– А ты как спаслась?
– Я отошла постирать.
Эдит пересказала Джиму историю уже рассказанную Вильяму.
– Это ужасно, слушай… ты сама-то как?
– Меня же не тронули.
Джим встал.
– Да, верно, но я же говорю, ранят не только фазе… ээээ топоры, ножи и стрелы.
– Ну тут суровые края… Отец знал, что команчи пошаливают, но О`Коннер был уверен, что мы проскочим, мы ехали из Грейтауна, закупились на местных складах… у брата здесь небольшой магазин. Но это все не имеет значения, Джеймс Кирк. Я обязана вам рассудком своего сына, за такое ничем нельзя вознаградить в должной мере…
– Да брось ты… его рассудку ничего не угрожало. И это… друзья зовут меня Джим. ОК?
– ОК? – переспросила она. – Что ты имеешь в виду?
– Ну это… оки-доки, ладненько, все супер… ээээ… все хорошо, Эдит, все хорошо.
Он вдруг обнял ее, прижал к себе на несколько секунд и отпустил, чмокнув в щеку на последок.
Она отскочила от него.
– Что это вы делаете, мистер?
– Ой, извини, ничего такого… просто… ну я хотел тебя подбодрить… слушай, не сердись. Считай это братским поцелуем? Ладно? А у тебя ничего нет поесть?
22.
– Не спится, доктор? – спросила Ухура, выходя на веранду, где в плетеном кресле устроился МакКой. День обещался быть жарким.
«Это все чертовы дощатые стены и скрипучая мебель» – подумал доктор.
– Что читаете?
МакКой показал ей темную обложку книги.
– Описание путешествия Мериуэзера Льюиса и Уильяма Кларка…– прочитала Ниота.
– Весьма занимательное чтение, – сказал МакКой. Издано в Филадельфии в 1814 году… Взять бы с собой, отличный подарок для Джима. Слог, конечно, тот еще, но много любопытных деталей…
– Ушам своим не верю!
– Ну не наставление же по хирургии ему дарить, – МакКой кивнул на другой том. – Почивший доктор Купер был книгочеем, я насчитал целых восемнадцать томов в его книжном шкафу.
– О, как много!
– Зря иронизируешь. Это много, – сказал МакКой. – Для этого места и времени – роскошное собрание сочинений. И почему ты думаешь, что Джиму не понравились бы эти книги?
– Иногда я вообще сомневаюсь – умеет ли он читать.
– А где Спок? – спросил доктор, меняя тему разговора. Он уже не первый раз пытался защитить Джима от несправедливых нападок девушки, и пришел к выводу, что это бесполезное занятие. Предубеждение страшная вещь, а доказывать кому-то то, что для него было очевидным, МакКою было скучно.
– Он ушел на рассвете, сказал, что хочет проверить трикодером местность еще раз.
– Один? – нахмурился МакКой.
– Не один. В компании Томми из команды вашего друга Рича и разумеется Пегаса. Ненавижу эту вонючую тварь!
– Что с тобой, Ниота? – спросил МакКой. – Откуда это раздражение и злость? Чем тем тебе не угодила бедная животина?
– Мы тут прохлаждаемся седьмой день и ни на грамм не приблизились к решению проблемы! Что если у Кирка нет с собой коммуникатора или он сломан? Мы бессмысленно тратим время!
– Спок так не считает. Но его одинокие прогулки по окрестным холмам опасны. Наверное именно это тебя и беспокоит?
– Нет, – протянула она, потом вздохнула. – С ним сложно спорить. У вас много пациентов на сегодня?
– Понятия не имею. Но стоит повесить объявление, что гонорар лошадьми доктор больше не берет.
Ухура хмыкнула.
Вот уж никак они не ожидали, что за неделю обзаведутся завидным поголовьем. Свою роль в этом сыграли и серьги Ухуры. За них тот же Рич выложил круглую сумму. Сложно было угадать, то ли цена отражала его благодарность за операцию Джо, то ли лазерная обработка металла существенно подняла привлекательность ювелирного украшения.
Как только люди узнали, что в городе поселился новый доктор – отбою от посетителей не было. МакКой мог похвастаться четырьмя выдранными зубами, двумя вправленными грыжами, одним вывихнутым плечом, тремя наложенными шинами, двумя зашитыми порезами, это не считая детских болячек, причиной которых в основном была антисанитария. Мамаши с удивлением выслушивали наставления доктора по часть мытья, что своих рук, что своих чадушек.
В обмен на все это они получили неограниченный доступ в курятник мамаши Миллер, масло, крупы, хлеб и молоко также не переводились на столе, плюс три резвых рысака. Ну может быть не рысаки, и не особо резвые, но вполне так пригодные для езды лошаденки. МакКой подозревал, что в них не обошлось без примести мустангов, очень уж окрас был своеобразный, но транспортными средствами они себя обеспечили. Пешком перемещаться было долго, и что важнее – не принято. Пришлось взять пару другую уроков по части ухода за лошадьми и элементарных навыков езды верхом. Помог им тот самый молоденький парнишка, что бегал за инструментами для операции Джо – Томми.
Ухура разожгла огонь в печке и поставила на плиту чайник. Система вытяжек на домашней плите тоже не приводила их больше в ступор.
Девушка ходила по комнате, служившей общей гостиной, столовой и спальней для доктора, бренчала посудой, переставляла продукты на полках, все движения ее были резкими.
Она выходила пару раз на веранду, словно хотела что-то сказать, но, окинув МакКой взглядом, уходила в комнату.
– Идите завтракать! – вскоре позвала она Леонарда.
На столе уже скворчала большая сковородка с поджаренными яйцами.
– А чем ты кормишь своего друга? – спросил Леонард, управившись с половиной сковородки.
Ухура хмыкнула.
– Надеюсь не только любовью?
В ответ на испепеляющий взгляд доктор хмыкнул.
– Ну извини, здесь такие стены… О чем бы болтали пол ночи, если не секрет?
– Вы поели?
Ухура встала налить воду в кружки.
– Неприятности в раю? – решил закинуть МакКой еще один камешек в чужой огород.
Девушка развернулась и грохнула чайник на стол.
– Ну ладно, ладно… не сердись. Но я же вижу, что вы уже третий день дуетесь на друг друга и несмотря на все те звуки, что…
Похоже, пора заткнуться. Глаза Ниоты сощурились.
– Я понимаю, почему вы с Джимом такая парочка, что не разлей вода, – сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не зашипеть. – У вас очень много общего по части сования своих носов в чужие дела!
– А вот тут ты не права, – сказал МакКой серьезно. – Мне нет дела до ваших постельных развлечений, конечно, было бы неплохо поумерить издаваемый шум, но в нашей группе растет напряжение, которое может помешать нам выполнить задачу. Что он сделал? Не сказал тебе спасибо за ужин или утащил одеяло?
– У вас был когда-нибудь секс с вулканкой, доктор? – спросила Ухура.
МакКой, не ожидавший подобного вопроса, чуть не поперхнулся.
– Что? Причем тут я?
– Да или нет?
– Допустим, нет. Знаешь ли, случая не представилось…
Ниота налила кипяток в кружку, добавила заварку, отошла к окну.
МакКой уже пожалел, что затеял разговор. Не хватало еще, чтобы вернулся Спок и застукал их тут за обсуждением тонкостей вулканского секса.
«Почему это вас так интересует, доктор?» - он словно услышал равнодушный голос первого офицера с ноткой едкой иронии.
– Ниота… если нет причин волноваться, то забудь, о том, что я сказал. Ваши отношения не мое дело, ты права.
Она обернулась к нему, и на лице ее не было раздражения или смятения. Возмущение было. Но не МакКоем. И не темой беседы.
«Что тут особенного? – подумал МакКой. – Почему бы двум взрослым людям, один из которых к тому же врач, и не поговорить на досуге о сексе?»
– Я не могу понять, что я делаю не так! – воскликнула девушка. – Ему нужно время побыть одному? ОК, нет проблем! Ему не нравится публичное проявление чувств? Хорошо, я постараюсь. У него свои проблемы, о которых хочется поразмыслить в тишине и решить их самому? Ладно, я не буду лезть… но когда тебе… когда отказывают в том… в том, что было раньше – это не понятно и обидно!
– Оу, полегче девочка…
– У вулканецв все не так… черт бы их побрал… – останавливаться Ниота не собиралась. – Я не в этом смысле! Прекратите лыбиться! Кроме телесного контакта вулканский секс включает и прикосновение мыслей…
Она замолчала, но потом продолжила.
– И это… слияние – оно очень приятно, доктор, я бы назвала это десертом, и когда именно в нем тебе по неизвестной причине отказывают… это вызывает вопросы. Вы знаете что-нибудь о мелдинге?
МакКой развел руками.
– Намного меньше, чем мне хотелось бы… Он используется только в сексе?
– Конечно, нет! Это вулканская телепатия. Вы же знаете, что они контактные телепаты?
МакКой кивнул.
– Ну… вулканец может, прикоснувшись к вашим пси-точкам, считать мысли, объединить свой разум с вашим… Разумеется не только в сексе. Вулканские целители используют это в медицине. Это… необыкновенное ощущение и у нас всегда оно было, оно дает… такое тепло, защищенность, спокойствие… а теперь он не хочет это делать… и я не понимаю, почему!
– Хм… – сказал МакКой. – Был у меня как-то пациент… после связи с делтянкой ему потребовался длительный период адаптации… но это дельтяне, о них все знают… первый раз слышу нечто подобное в отношении вулканцев…
Их прервал отряд всадников, рысью проехавший по центральной улице Грейтауна. МакКой вскочил на ноги.
– Что случилось?
– Впереди скачет ваш новый лучший друг, – ответила Ухура. – Тот, с замечательной рыжей бородой.
– Вызови Спока и скажи ему, чтобы возвращался. Похоже, есть новости!
Ничего. Как и в предыдущие дни. Сигнала коммуникатора не было. Если использовать оборот речи из цветистого арсенала доктора МакКоя – они поставили не на ту лошадь.
Пегас, уловив настроение всадника, запрядал ушами, будто бы говоря – как это можно думать та лошадь или не та, когда я-то здесь?
Запас энергии в трикодере тоже не бесконечен, Спок старался экономно расходовать заряд, но пришло время сказать себе – что нужно отказаться от пассивной тактики ожидания, и перейти к активным поискам пропавших.
Спок снова и снова прокручиал в голове суть их проблемы. В данной версии истории земляне вышли в космос на 170 лет раньше, чем в их вселенной, и обнаружили их клингоны, а не вулканцы. Земля проиграла войну, тем более, что боевые действия вели не все страны планеты, поскольку объедения еще не произошло. Однако третей мировой, чуть не превратившей планету в радиоактичный пепел, здесь не случилось. Итог войны с клингонами – положение сырьевого придатка империи Клинжая, и о Федерации, инициатором создания которой были земляне, теперь не шло и речи.
Но что послужило причиной? Этого Спок выяснить не мог. В их версии именно третья мировая война землян подстегнула, как это часто бывает, развитие технологий, что и позволило Кохрейну открыть принцип работы варп-поля. Наблюдение за временной линией начинало беспокоить Спока. История раздваивалась – чуть меньше агрессивности в исторических хрониках, чуть больше толерантности… Это говорило в пользу землян.
Но информации крайне мало, а все экстраполяции сложны и малоубедительны.
Спок начинал спрашивать себя – это их недельное ожидание разумная мера или его подсознательное желание провалить миссию? И ответа не было. Если бы что-то было не так, если бы он действительно тормозил поиск – то доктор МакКой не преминул бы это отметить и настоять на изменении тактики. МакКой не возражал, но почему? Потому что Спок был прав, действуя осторожно и последовательно, или потому, что сам не анализировал события, доверившись вулканцу?
И была еще Ухура.
Он вулканец и эмоции чужды ему. Да, да чужды, что бы там кто и не говорил, но как же сжимается что-то внутри при виде разочарования на ее лице, непонимания, обиды. Как он может допустить ее в свой внутренний мир, раздираемый противоречивыми мыслями и сомнениями? Ему не хотелось бы увидеть на ее лицо отвращение, когда она поймет, о чем он думает, час за часом.
Было ощущение того, что он дома. Так же поскрипывали ступени лестницы, ветер бился в стекла, проверяя, выдержат ли они порыв. Те же неуловимые запахи дерева, пыли и земли. Да, запах земли – низкий, темный, чуть с кислинкой, которого не учуешь на высоте пятидесятого этажа жилого дома, или на борту звездолета.
Кирк открыл глаза и иллюзия развеялась.
Он был не дома. Об этом кричало все – начиная от довольно таки жесткой кровати, где он лежал. Деревянные брусья, из которых сложен дом – не закрыты функциональными стеновыми панелями, грубые доски пола, с маленьким прикроватным ковриком на полу, одежда висит на крючках вдоль стен, увесистый сундук в углу, на столе подсвечник с оплывшей свечой.
Голова была ясной, чувствовал он себя вполне прилично, Джим сел, спустил ноги с кровати. Но прежде чем вставать, нужно было понять, что все же случилось. Он вспомнил, что ввел кордразин сам себе, нечаянно, конечно, что корабль попал во временные искривления. Логический вывод отсюда был один – он каким-то невообразимым способом провалился в это самое искривление, оказавшись в 1830 году. Это он четко помнил – Эдит сказала ему год, до того, как ему снова стало хуже.
Он один или весь корабль?
Что с остальными? Может быть, сейчас здесь четыреста тридцать пять перепуганных мужчин и женщин бьются в тисках временного парадокса, не в силах вернуться обратно? Как их найти? И можно ли? Где они? Или все-таки это коснулось его одного? То, что было после того, как он взял в руки заряженный кордразином гипошприц Кирк не помнил. Кто ударил его ножом?
Рука коснулась повязки на боку. Попутно он обнаружил, что одежды на нем нет, не считая плавок и на запястье еще одна повязка.
Кирк оттянул полотно, поглядеть, что с рукой. Небольшой порез всего-навсего. Этого он тоже не помнил. Ничего не болело, и вполне можно было встать, тем более, что давно возникло определенное желание, справить которое можно только…
Он откинул одеяло.
В этот момент дверь в комнату открылась, и на пороге появился мальчик. «Джес», – вспомнил Кирк. В одной руке у мальца был стакан, а в другой грязное помойное ведро.
Мальчик протянул Джиму стакан – там оказался лимонный напиток, он пришелся очень кстати, Кирк втянул его в себя одним глотком.
Вытер губы, а мальчик поставил ведро рядом с кроватью и показал на него пальцем.
– Что? А… нет, не надо, – сказал Джим. – Я вполне могу сходить в туалет сам. Где моя одежда?
Джес попятился от него к двери и ничего не ответил.
– Не бойся, – сказал Джим, но мальчик выскочил из комнаты.
Кирк встал. Прислушался к самочувствию. Чтобы там не говорил МакКой, но он же не идиот, чтобы игнорировать болезненное состояние. Но было вполне так ничего. Кросс на десять километров ему не осилить, но держаться на ногах он мог сносно. Голова не кружилось, руки перестали трястись, да все супер! Нет, ну надо же 1830 год! Ошизеть! Вот это приключение!
Он подошел к окну, глянуть на улицу.
Окно выходило на задний двор дома.
Там стоял фургон, отдельно от него переминалась с ноги на ногу привязанная лошадь. Хвост ее лениво хлестал по бокам, отгоняя мошкару.
У навеса Джим увидел скамью, гору полений и еще не расколотых кругляшей. Эдит брала из большой кучи полено, ставила его на кругляш и ловко разбивала на более мелкие чурочки. Джес подбежал к матери, потянул ее за подол.
Джим видел, что она что-то говорит ему, задает вопросы, пытаясь разговорить, но мальчик упрямо мотал головой и тянул ее в дом.
«Сколько же ей было лет, когда она его родила? – подумал Джим. Семнадцать? Шестнадцать? Ничего себе…».
Джим услышал шаги Эдит, обернулся и с некоторым запозданием смутился, неправильно было стоять тут полуголым.
– Ты встал? Как себя чувствуешь?
– Я в порядке. Слушай, а где моя одежда?
– Сейчас принесу.
Она вышла на пару минут, а Джес остался рассматривать гостя любопытными глазами.
– Вот, надень пока это, – она протянула ему штаны и белую рубашку с длинными рукавами. И то и другое размера на два больше, чем хотелось бы. – Остальное я еще стираю.
– Ага, спасибо, – сказал Джим.
С рубашкой все было ясно, вот вырез, вот рукава, если их подогнуть – нормальная одежда, а вот молнии на штанах не было, лишь какие-то завязки и пуговица, и чтобы все это не свалилось вниз, нужно использовать подтяжки.
– Сапоги у порога, и, Джес, покажи гостю, где отхожее место, – сказала Эдит. – Если ты можешь ходить. Ты точно в порядке?
– Да, да все нормально… Я очень благодарен тебе, что не бросила меня там, у реки.
Девушка удивленно взглянула на него.
– Серьезно, – повторил Джим. – Большое спасибо, Эдит Келлер.
– Мы не знали, что с тобой делать, – сказала Эдит. – Мой брат, он не врач, хотя служил помощником хирурга на «Олимпии», пока плыл сюда, так вот, ни он, ни я не знали… Когда я приехала, тебе было совсем плохо, сильный жар и судороги… он отворил тебе кровь, и потом вроде стало лучше… Он всегда говорит, что хорошее кровопускание еще никому не повредило.
– Э… спасибо, – еще раз сказал Джим. Вот значит, что за повязка у него на руке и откуда слабость.
Носки обнаружились в сапогах, и Джим их чуть не расцеловал, приятно было получить кусочек привычного быта в свое распоряжение, да и удобная обувь – вещь крайне важная.
Джес крутился рядом, но все так же молча.
Место действительно было отхожим, где-то за дровяным сараем стояла будка, внутри которой обнаружилась яма, прикрытая доской.
Когда они вернулись, Джим с удовольствием умыл лицо и руки в примеченной бочке с дождевой водой. Он брызнул водой в лицо мальчику, тот фыркнул и спрятал личико в ладонях.
– Приятель, так я смотрю, ты натуральный симулянт, а? – спросил Джим, приседая около Джеса. – Почему ты не хочешь говорить? Но ты умеешь писать? А? Умеешь? Нет, не верю, ты еще маленький, чтобы уметь.. Не маленький? Ишь ты как головой мотаешь… Ну ладно, покажи тогда мне свои тетрадки или где ты там пишешь… Может быть ты и рисовать умеешь?
Мальчик схватил Джима за руку и потащил в дом. Когда они вошли, Джим сделал Эдит знак не мешать и проследовал за своим маленьким проводником на второй этаж.
– Это твоя комната? Ух ты, а это чья лошадь? Твоя? А настоящая у тебя есть? Ну, показывай, что тут у тебя?
В комнате места было немного. Треть занимала кровать, у окна стол и стул, на столе стопка белой бумаги, какие-то папки с бумагами, чернильница, несколько книг; в углу игрушки: лошадиная голова на палочке, несколько деревянных чурочек скрепленных друг с другом. Джим поднял с пола самодельную игрушку. Ага, это был паровоз: на стенах нарисованы оконца, со шторками и силуэты дам и господ. Сцеплены вагоны были с помощью мелких гвоздочков и проволоки.
Джес молча сунул ему в руки тетрадь.
Джим открыл клеенчатую обложку.
Обычная пропись, буквы, слоги, слова, цифры.
М, Ме, Мери, овечка. У Мери есть овечка…
Ничего нового, для того чтобы обучить человеческого ребенка грамоте за 400 лет не изобрели.
– Ага, – сказал Джим, долистав тетрадь до конца, там предложения состояли уже из четырех - пяти слов и приключения Мери с овечкой излагались более связно. Оказывается у овечки был голубой бантик, а в соседнем лесу жил злой волк.
– Значит, ты умеешь писать. Это хорошо.
Он посадил мальчика себе на колени.
Джес не сопротивлялся, напротив, прильнул доверчиво, и даже вздохнул как-то счастливо, когда Джим погладил его по голове.
– Слушай меня внимательно. Это очень важно, – сказал капитан «Энтерпрайза». – Ты же понимаешь, что такое важно?
Джес кивнул.
– Мы должны узнать, что с тобой случилось. Если это было что-то страшноее…
Джес спрятал лицо у него на груди. Джим услышал как часто стучит сердечко малыша, но продолжил; он помнил, как его заставляли говорить о том, что случилось, как он упирался и как потом, ужас, облеченный в слова, стал меньше, съежился до приемлемого размера, не исчез, такое не забывается, но, по крайней мере с этим можно было жить дальше.
– Да, я знаю, знаю, это было страшно, отвратительно, да? Но мы должны точно знать, что случилось, что ты видел и кто там был… Понимаешь меня? Если ты не хочешь говорить, ты можешь написать… можешь? Ну я знаю, что ты можешь… Ты же смелый парень, это сразу видно… Сможешь написать? Или нарисовать?
Мальчик кивнул. Он слез с колен Джима, забрался с ногами на стул, взял лист бумаги и потянулся к чернильнице, что стояла на столе.
Обмакнул перо и обернулся к Джиму.
– Отлично! – подбодрил его капитан. – Давай, пиши: «Мы ехали в фургоне…»
Мальчик склонился над бумагой.
Джим перевел дух и увидел, что в дверях стоит Эдит и смотрит на него повлажневшими глазами.
Джим улыбнулся, прижал палец к губам. Вреда от такой терапии не будет…
Девушка кивнула и отошла от двери на цыпочках.
Она никогда не видела, чтобы кто-то проявил столько интереса и сочувствия к чужому ребенку, это было необычно, волнующе и даже пугающе. Эдит вновь вспомнила образ яркой тропической птицы залетевшей в чужой зимний сад… И ведь он прав, этот Джим, откуда бы он ни был, как она сама не подумала о том же? Ведь она-то знает, что если изложить все свои мысли и тревоги на бумаге – они уходят, меняют свой накал… Сколько же она написала тогда, в год, когда погиб Кларенс. Тогда она и пристрастилась к письму, и это были уже не дневниковые заметки девочки, украшенные виньетками, бантиками и котятами, это были записи о жизни, любви, встречах и расставаниях…
Из комнаты раздался горький плач…
– Мама! Мамочка!!!
Джим вышел к ней, держа Джеса на руках, тот перебрался на руки к матери и начал торопливо говорить прямо в ухо.
– Деда, деда сказал, чтобы я молчал! Понимаешь? Молчал, ни звука сказал, не пика, стукнул в лоб и пихал туда в яму, а потом… потом индейцы! – он задохнулся от рева, но продолжил: – Один был с черными полосами и он топором ударил дедушку, прямо в лоб, и миссис О`Коннер так кричала, когда Сюзи тащили от нее, они тянули Сюзи в разные стороны, а та кричала, а я молчал, ведь деда сказал молчать, а потом они оторвали волосы у всех, и у деды тоже, и ускакали, и Сюзи и близнецов забрали с собой, положили поперек седел. Сюзи так кричала, они ей руку сломали… все горело, и дым был, но я молчал… деда так сказал…
Эдит спустилась с Джесом вниз, шепча ему что-то успокаивающее…
Джим взглянул на белый лист бумаги… там и было то только то, что он сказал мальчику: «Мы ехали в фургоне…»
Достаточно было легко толчка… чтобы открыть шлюз.
Он спустился за Эдит вниз. Гостиная была пуста. Джим с интересом еще разок осмотрелся. Брусовой дом, внизу большая комната, в которую выходят две других, одну из которых он и занимал. Печка, длинный стол в центре, возле несколько стульев. В углу буфет с посудой, несколько сундуков у входной двери. На стенах прибиты полки, развешана одежда, конская упряжь, какие-то веревки, ремни, не виданные никогда ранее Джимом инструменты, назначение которых он понимал смутно…
Он сел на стул около стола.
Провел рукой по лбу. В этот момент он не чувствовал себя полностью здороввым.
Эдит вышла из смежной комнаты.
– Я дала ему немного виски, – сказала она. – Чтобы заснул. Джим, то, что ты сделал… у меня нет слов, чтобы выразить благодарность, я даже не знаю, как тебе это удалось, ты как будто знал, что делать, словно читал мысли… Как тебе такое в голову пришло?
– Ну… – Джим развел руками, – я… сам в детстве пережил один неприятный случай, и со мной работали примерно также – заставляли говорить, выложить все, что гложет… ну я подумал, может быть и тут сработает.
– Это сработало великолепно!
– Да ничего такого… Это же психотравма, они бывают хуже обычных, но тоже можно вылечить. Пусть говорит про это, рисует, играет… чтобы стало нестрашным, он забудет через несколько месяцев, выплеснет и забудет… Значит у тебя погиб отец?
– Да, ты уже слышал…
– А ты как спаслась?
– Я отошла постирать.
Эдит пересказала Джиму историю уже рассказанную Вильяму.
– Это ужасно, слушай… ты сама-то как?
– Меня же не тронули.
Джим встал.
– Да, верно, но я же говорю, ранят не только фазе… ээээ топоры, ножи и стрелы.
– Ну тут суровые края… Отец знал, что команчи пошаливают, но О`Коннер был уверен, что мы проскочим, мы ехали из Грейтауна, закупились на местных складах… у брата здесь небольшой магазин. Но это все не имеет значения, Джеймс Кирк. Я обязана вам рассудком своего сына, за такое ничем нельзя вознаградить в должной мере…
– Да брось ты… его рассудку ничего не угрожало. И это… друзья зовут меня Джим. ОК?
– ОК? – переспросила она. – Что ты имеешь в виду?
– Ну это… оки-доки, ладненько, все супер… ээээ… все хорошо, Эдит, все хорошо.
Он вдруг обнял ее, прижал к себе на несколько секунд и отпустил, чмокнув в щеку на последок.
Она отскочила от него.
– Что это вы делаете, мистер?
– Ой, извини, ничего такого… просто… ну я хотел тебя подбодрить… слушай, не сердись. Считай это братским поцелуем? Ладно? А у тебя ничего нет поесть?
22.
– Не спится, доктор? – спросила Ухура, выходя на веранду, где в плетеном кресле устроился МакКой. День обещался быть жарким.
«Это все чертовы дощатые стены и скрипучая мебель» – подумал доктор.
– Что читаете?
МакКой показал ей темную обложку книги.
– Описание путешествия Мериуэзера Льюиса и Уильяма Кларка…– прочитала Ниота.
– Весьма занимательное чтение, – сказал МакКой. Издано в Филадельфии в 1814 году… Взять бы с собой, отличный подарок для Джима. Слог, конечно, тот еще, но много любопытных деталей…
– Ушам своим не верю!
– Ну не наставление же по хирургии ему дарить, – МакКой кивнул на другой том. – Почивший доктор Купер был книгочеем, я насчитал целых восемнадцать томов в его книжном шкафу.
– О, как много!
– Зря иронизируешь. Это много, – сказал МакКой. – Для этого места и времени – роскошное собрание сочинений. И почему ты думаешь, что Джиму не понравились бы эти книги?
– Иногда я вообще сомневаюсь – умеет ли он читать.
– А где Спок? – спросил доктор, меняя тему разговора. Он уже не первый раз пытался защитить Джима от несправедливых нападок девушки, и пришел к выводу, что это бесполезное занятие. Предубеждение страшная вещь, а доказывать кому-то то, что для него было очевидным, МакКою было скучно.
– Он ушел на рассвете, сказал, что хочет проверить трикодером местность еще раз.
– Один? – нахмурился МакКой.
– Не один. В компании Томми из команды вашего друга Рича и разумеется Пегаса. Ненавижу эту вонючую тварь!
– Что с тобой, Ниота? – спросил МакКой. – Откуда это раздражение и злость? Чем тем тебе не угодила бедная животина?
– Мы тут прохлаждаемся седьмой день и ни на грамм не приблизились к решению проблемы! Что если у Кирка нет с собой коммуникатора или он сломан? Мы бессмысленно тратим время!
– Спок так не считает. Но его одинокие прогулки по окрестным холмам опасны. Наверное именно это тебя и беспокоит?
– Нет, – протянула она, потом вздохнула. – С ним сложно спорить. У вас много пациентов на сегодня?
– Понятия не имею. Но стоит повесить объявление, что гонорар лошадьми доктор больше не берет.
Ухура хмыкнула.
Вот уж никак они не ожидали, что за неделю обзаведутся завидным поголовьем. Свою роль в этом сыграли и серьги Ухуры. За них тот же Рич выложил круглую сумму. Сложно было угадать, то ли цена отражала его благодарность за операцию Джо, то ли лазерная обработка металла существенно подняла привлекательность ювелирного украшения.
Как только люди узнали, что в городе поселился новый доктор – отбою от посетителей не было. МакКой мог похвастаться четырьмя выдранными зубами, двумя вправленными грыжами, одним вывихнутым плечом, тремя наложенными шинами, двумя зашитыми порезами, это не считая детских болячек, причиной которых в основном была антисанитария. Мамаши с удивлением выслушивали наставления доктора по часть мытья, что своих рук, что своих чадушек.
В обмен на все это они получили неограниченный доступ в курятник мамаши Миллер, масло, крупы, хлеб и молоко также не переводились на столе, плюс три резвых рысака. Ну может быть не рысаки, и не особо резвые, но вполне так пригодные для езды лошаденки. МакКой подозревал, что в них не обошлось без примести мустангов, очень уж окрас был своеобразный, но транспортными средствами они себя обеспечили. Пешком перемещаться было долго, и что важнее – не принято. Пришлось взять пару другую уроков по части ухода за лошадьми и элементарных навыков езды верхом. Помог им тот самый молоденький парнишка, что бегал за инструментами для операции Джо – Томми.
Ухура разожгла огонь в печке и поставила на плиту чайник. Система вытяжек на домашней плите тоже не приводила их больше в ступор.
Девушка ходила по комнате, служившей общей гостиной, столовой и спальней для доктора, бренчала посудой, переставляла продукты на полках, все движения ее были резкими.
Она выходила пару раз на веранду, словно хотела что-то сказать, но, окинув МакКой взглядом, уходила в комнату.
– Идите завтракать! – вскоре позвала она Леонарда.
На столе уже скворчала большая сковородка с поджаренными яйцами.
– А чем ты кормишь своего друга? – спросил Леонард, управившись с половиной сковородки.
Ухура хмыкнула.
– Надеюсь не только любовью?
В ответ на испепеляющий взгляд доктор хмыкнул.
– Ну извини, здесь такие стены… О чем бы болтали пол ночи, если не секрет?
– Вы поели?
Ухура встала налить воду в кружки.
– Неприятности в раю? – решил закинуть МакКой еще один камешек в чужой огород.
Девушка развернулась и грохнула чайник на стол.
– Ну ладно, ладно… не сердись. Но я же вижу, что вы уже третий день дуетесь на друг друга и несмотря на все те звуки, что…
Похоже, пора заткнуться. Глаза Ниоты сощурились.
– Я понимаю, почему вы с Джимом такая парочка, что не разлей вода, – сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не зашипеть. – У вас очень много общего по части сования своих носов в чужие дела!
– А вот тут ты не права, – сказал МакКой серьезно. – Мне нет дела до ваших постельных развлечений, конечно, было бы неплохо поумерить издаваемый шум, но в нашей группе растет напряжение, которое может помешать нам выполнить задачу. Что он сделал? Не сказал тебе спасибо за ужин или утащил одеяло?
– У вас был когда-нибудь секс с вулканкой, доктор? – спросила Ухура.
МакКой, не ожидавший подобного вопроса, чуть не поперхнулся.
– Что? Причем тут я?
– Да или нет?
– Допустим, нет. Знаешь ли, случая не представилось…
Ниота налила кипяток в кружку, добавила заварку, отошла к окну.
МакКой уже пожалел, что затеял разговор. Не хватало еще, чтобы вернулся Спок и застукал их тут за обсуждением тонкостей вулканского секса.
«Почему это вас так интересует, доктор?» - он словно услышал равнодушный голос первого офицера с ноткой едкой иронии.
– Ниота… если нет причин волноваться, то забудь, о том, что я сказал. Ваши отношения не мое дело, ты права.
Она обернулась к нему, и на лице ее не было раздражения или смятения. Возмущение было. Но не МакКоем. И не темой беседы.
«Что тут особенного? – подумал МакКой. – Почему бы двум взрослым людям, один из которых к тому же врач, и не поговорить на досуге о сексе?»
– Я не могу понять, что я делаю не так! – воскликнула девушка. – Ему нужно время побыть одному? ОК, нет проблем! Ему не нравится публичное проявление чувств? Хорошо, я постараюсь. У него свои проблемы, о которых хочется поразмыслить в тишине и решить их самому? Ладно, я не буду лезть… но когда тебе… когда отказывают в том… в том, что было раньше – это не понятно и обидно!
– Оу, полегче девочка…
– У вулканецв все не так… черт бы их побрал… – останавливаться Ниота не собиралась. – Я не в этом смысле! Прекратите лыбиться! Кроме телесного контакта вулканский секс включает и прикосновение мыслей…
Она замолчала, но потом продолжила.
– И это… слияние – оно очень приятно, доктор, я бы назвала это десертом, и когда именно в нем тебе по неизвестной причине отказывают… это вызывает вопросы. Вы знаете что-нибудь о мелдинге?
МакКой развел руками.
– Намного меньше, чем мне хотелось бы… Он используется только в сексе?
– Конечно, нет! Это вулканская телепатия. Вы же знаете, что они контактные телепаты?
МакКой кивнул.
– Ну… вулканец может, прикоснувшись к вашим пси-точкам, считать мысли, объединить свой разум с вашим… Разумеется не только в сексе. Вулканские целители используют это в медицине. Это… необыкновенное ощущение и у нас всегда оно было, оно дает… такое тепло, защищенность, спокойствие… а теперь он не хочет это делать… и я не понимаю, почему!
– Хм… – сказал МакКой. – Был у меня как-то пациент… после связи с делтянкой ему потребовался длительный период адаптации… но это дельтяне, о них все знают… первый раз слышу нечто подобное в отношении вулканцев…
Их прервал отряд всадников, рысью проехавший по центральной улице Грейтауна. МакКой вскочил на ноги.
– Что случилось?
– Впереди скачет ваш новый лучший друг, – ответила Ухура. – Тот, с замечательной рыжей бородой.
– Вызови Спока и скажи ему, чтобы возвращался. Похоже, есть новости!
Ничего. Как и в предыдущие дни. Сигнала коммуникатора не было. Если использовать оборот речи из цветистого арсенала доктора МакКоя – они поставили не на ту лошадь.
Пегас, уловив настроение всадника, запрядал ушами, будто бы говоря – как это можно думать та лошадь или не та, когда я-то здесь?
Запас энергии в трикодере тоже не бесконечен, Спок старался экономно расходовать заряд, но пришло время сказать себе – что нужно отказаться от пассивной тактики ожидания, и перейти к активным поискам пропавших.
Спок снова и снова прокручиал в голове суть их проблемы. В данной версии истории земляне вышли в космос на 170 лет раньше, чем в их вселенной, и обнаружили их клингоны, а не вулканцы. Земля проиграла войну, тем более, что боевые действия вели не все страны планеты, поскольку объедения еще не произошло. Однако третей мировой, чуть не превратившей планету в радиоактичный пепел, здесь не случилось. Итог войны с клингонами – положение сырьевого придатка империи Клинжая, и о Федерации, инициатором создания которой были земляне, теперь не шло и речи.
Но что послужило причиной? Этого Спок выяснить не мог. В их версии именно третья мировая война землян подстегнула, как это часто бывает, развитие технологий, что и позволило Кохрейну открыть принцип работы варп-поля. Наблюдение за временной линией начинало беспокоить Спока. История раздваивалась – чуть меньше агрессивности в исторических хрониках, чуть больше толерантности… Это говорило в пользу землян.
Но информации крайне мало, а все экстраполяции сложны и малоубедительны.
Спок начинал спрашивать себя – это их недельное ожидание разумная мера или его подсознательное желание провалить миссию? И ответа не было. Если бы что-то было не так, если бы он действительно тормозил поиск – то доктор МакКой не преминул бы это отметить и настоять на изменении тактики. МакКой не возражал, но почему? Потому что Спок был прав, действуя осторожно и последовательно, или потому, что сам не анализировал события, доверившись вулканцу?
И была еще Ухура.
Он вулканец и эмоции чужды ему. Да, да чужды, что бы там кто и не говорил, но как же сжимается что-то внутри при виде разочарования на ее лице, непонимания, обиды. Как он может допустить ее в свой внутренний мир, раздираемый противоречивыми мыслями и сомнениями? Ему не хотелось бы увидеть на ее лицо отвращение, когда она поймет, о чем он думает, час за часом.
-
-
18.04.2014 в 06:39И все же мне неясно с вулканским сексом... раз в семь лет они хотят... вопрос, могут ли они в остальное время. Или могут нехотя?